«Оленегорск: Люди. События. Факты»

«Я клавишей стаю кормил с руки…»

У каждого города, большого или малого, есть свои символы. По крайней мере, дол­жны быть. По весне городской Совет утвер­дил на своем заседании проект муниципально­го герба - с оленем и горой, как полагается. Кое-кто ворчал по этому поводу: и рога-де у олени лосиные, и гора на крышу деревенской избы похожа, да и не ко времени эта забава - о другом думать надо. Но, во-первых, и оле­ни, и горы на гербах изображаются по особым геральдическим правилам, а что касается сво­евременности данного мероприятия, то это вопрос... мм... спорный. Оно, конечно, понятно - уголь для котельной важнее. Однако с углем у нас как-то не заладилось - так что ж теперь, плюнуть на все и сидеть, нахохлив­шись?

Думать о символах можно и нужно в лю­бое время. В тяжелое - тем более. На неделе в редакцию «Заполярки» зашел композитор и музыкант Александр Науменко, и разговор наш, представьте, был не об угле и даже не о распределении бюджетных средств. Да, вот такие мы циники - битых часа полтора трепа­лись о музыке и обо всяких около музыкаль­ных явлениях. Где-то в середине разговора, взглянув на висевший над столом календарь, Александр Тимофеевич вспомнил, что акку­рат в августе, ровно 42 года тому назад, по­явилась на свет песня «Пусть в Оленегорске не цветут каштаны» - еще один символ горо­да.

Эту песню не задушишь, не убьешь. Не­давно довелось слышать историю о том, как в далекой иностранной державе под названием Украина, в каком-то глухом степном селе, быв­шие наши земляки, заброшенные туда по воле рока, периодически собираются за столом и, вспоминая северный край, поют со слезами одно и тоже: про Оленегорск и про каштаны, которые здесь не цветут, хоть застрелись. Выпитый самогон тут ни при чем-душа поет, и она же плачет. И что любопытно, песню эту выучили все жители деревни, для большинства из которых слово «Оленегорск» - такой же пустой набор звуков, как для нас, напри­мер, название какого-нибудь швейцарского кантона или турецкого вилайета. Но поют же, черти, растудыть их через коромысло...

Почему-то думается, что подобных исто­рий много, просто мы о них не знаем. И проис­ходят они наверняка не только в сопредель­ных СНГшных странах, но и в разных там германиях, канадах, израилях, куда время от вре­мени заносит людей, топтавших вместе с нами латаный-перелатаный оленегорский асфальт. Вспоминает ли кто-нибудь при этом, как и когда появился ставший столь популярным музы­кальный шедевр? Хотя вспоминать об этом, по большому счету, могут только два челове­ка - два ее автора: Сергей Локтюхов, напи­савший стихи, и Александр Науменко, сочи­нивший музыку.

Локтюхов давно в Оленегорске не живет - переехал сперва в Кандалакшу, а потом в Ярославль. За последние лет десять у него вышло бессчетное число поэтических сборни­ков, однако текста про каштаны нет ни в одном из них. Как-то, в телефонной беседе, он при­знался, что уже и думать забыл об этих стихах - во всяком случае, никогда не считал их сво­ей поэтической удачей. Хотите смейтесь, хоти­те нет, но примерно также относился поначалу к своему творению и Науменко. Песня, по его словам, вообще родилась случайно. В августе 61-го, будучи 19-летним юнцом, заглянул он однажды к хорошему парню Сереге Локтюхову, который жил тогда в «хрущевке» на Фер­смана, и тот показал ему строчки о городе. Посидели, оприходовали то, что было в за­гашнике, и сказал тогда хороший парень Серега: а не сделать ли нам, Тимофеич, из этих строчек песню?

Все-таки замечательная штука - вдохно­вение! Науменко взял баян и практически сра­зу выдал мелодию. Локтюхову понравилось - слова вписались в музыку почти идеально.

Попросил ноты. Науменко записал, оставил, но потом, придя домой, еще раз проиграл, уже для одного себя, сплетенную звуковую цепоч­ку и поморщился. Получилась не то что бы полная фигня, но чего-то в ней явно не хвата­ло. Не звала она никуда, не вела, да и ориги­нальностью особой не отличалась.

Ночью композитору снились Богословс­кий с Пахмутовой, которые укоризненно ка­чали головами и говорили: что-то ты, Сашка, не то сотворил... Короче, на другой день он пришел к Локтюхову и от первоначального варианта отрекся, решив как-нибудь на досу­ге заняться переделкой. Однако досуга не слу­чилось - вскоре Тимофеича забрали в ар­мию, и «каштановые» задумки выветрились из головы напрочь. После службы он вернул­ся обратно и вдруг, едучи в автобусе, услы­хал свою не сложившуюся песню в исполне­нии самодеятельных артистов. Оказалось, что все тот же хороший парень Серега отдал ноты (не пропадать же добру) некоему музыканту из электроцеха, и хор этого доблестного гоковского подразделения сбацал ее на ближай­шем смотре. В результате вещь, которую ав­торы сочли проходной, была возведена в ранг культовой. Ее подхватили другие цеха комби­ната, потом певуньи из «Оленегорочки» ис­полняли ее на все лады, ну а потом она стала визитной карточкой Оленегорска, и ее с за­видным постоянством стали петь на всевоз­можных выездных форумах, благо их в те годы проводилось предостаточно.

С началом 90-х художественно-самодея­тельный пыл угас, но время уже сделало свое дело - песня пошла в народ, да так в нем и осталась. Теперь не имеет значения, будут ли включать ее в репертуары популярные ансам­бли, - она в раскрутке больше не нуждается.

За 45 лет творческой деятельности Алек­сандр Науменко написал множество компози­ций. Сейчас его больше тянет к мелодиям бес­словесным, то есть звучащим без текстов, но и песен в его багаже немало. На вопрос, почему из уст в уста передаются именно «Каштаны», он отвечает по-разному: может, по причине того, что, в отличие от «Марша горняков» и прочих бравурных шлягеров, это нехитрое произведение было не «датским», не заказным, а возникшим просто так, из сердца; может, потому что городу-подростку, родившемуся под грохот булыжников и металлоконструк­ций, не хватало лирики (а эпоха-то была не толь­ко индустриальная, но и оттепельная, сверх-суперромантическая); а может, просто карта удачно легла... Последнее предположение, по­жалуй, ближе к истине, ибо многое, если не все, в искусстве определяет случай.


И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме,
И Гете, свищущий на вьющейся тропе,
И Гамлет, мысливший пугливыми шагами.
Считали пульс толпы и верили толпе.

Это уже Мандельштам. Каждый сочинитель, который хочет, чтобы созданное им запало в душу не одному, не двум, не трем, а сотням и тысячам, обязан считать пульс толпы. Толпы не в грубом, не в оскорбительном смысле. Собственно, любая совокупность людей есть толпа, и неважно, кто в ней - утонченные пииты, цитирующие Петрарку на языке оригинала, или домохозяйки, чей культурный уровень ограничивается умением постирать и выгладить кружевные занавески. И если сочинитель по-настоящему талантлив, он должен поверить толпе, понять ход ее мыслей, научиться чувствовать то, что чувствует она. Только в этом случае он может рассчитывать на взаимность (читай: признание).

У Науменко - коль речь о нем - это получилось. Достаточно вспомнить, сколько зрителей пришло в прошлом году на концертный бенефис, приуроченный к его 60-летию. Не меньше было и участников, приехавших из разных городов области и сменявших друг друга на сцене. Это говорит о том, что Александр Тимофеевич давно перестал быть местечковым песенником, и его имя известно далеко за пределами воспетого им Оленегорска. Редакция «Заполярной руды» не единожды выступала с инициативой присвоить ему звание почетного жителя города, однако на наше предложение никто не отреагировал. То ли регалий жалко, то ли их уже не присваивают...

Ладно, леший с ними, с регалиями. Проживет и без них. Ему ведь что нужно? Чтобы вдохновение накатывало, чтобы музыка не кончалась и чтобы было кому ее слушать.

А вы - уголь, уголь...


Александр Лубошев

.